— Пусти нас, мама, — сказал он твердо. — Мы должны быть там, где сейчас все наши. Это не просто драка, мама. Это справедливая война…
— Не смей болтать глупости, паршивый мальчишка! — уже истерично крикнула Наталья Яковлевна.
— Хорошо, — сказал Петя и стал медленно снимать пальто. — Ты делаешь нас предателями, и вся ответственность за это падает на твою голову. Вот. Ты будешь мать предателей.
Теперь его голос дрожал от горечи, но он все равно не плакал.
Кто знает, может быть, в сердце Натальи Яковлевны что-нибудь и дрогнуло после этих Петиных слов, но она еще строже заявила, что они не будут гулять одни, не будут гулять во дворе. Она сама будет ходить гулять с ними. И вообще — хватит! Она считает разговор оконченным и уходит.
Леонид Львович лежал на спине, вытянув поверх одеяла сухие руки с давно не стриженными ногтями, и болезненно морщился. Шум и крики раздражали его. Потом он услышал щелчок задвижки — братьев заперли, и за Натальей Яковлевной хлопнула дверь на лестницу. После этого все смолкло. Квартиру затопила тишина — густая и плотная, как осенняя вода. Леониду Львовичу почему-то пришло в голову, что в такой тишине, наверное, лежат утонувшие пароходы…
— Петь, давай дверь выломаем, а?
— Дурак ты. Вот что.
— А если в форточку?
— Малявка ты. Четвертый этаж!
Наступила пауза.
— Теперь здесь нас все презирать будут, — задумчиво сказал за стеной Петя.
— И колотить будут, — еле слышно отозвался Митя.
Леонид Львович понял, что встает, когда его костлявые большие ступни коснулись пола. Левую руку он крепко прижал к сердцу, будто хотел его удержать. Правой рукой неловко накинул на плечи одеяло. Потом немного постоял, закрыв глаза, перевел дыхание и двинулся из комнаты.
Хаямина вылезла из-под кровати и, стуча хвостом по всему, что попадалось на пути, пошла за ним.
Первым услышал шорох у двери Митя. Он тыльной стороной ладони вытер слезы, дернул за руку Петю и уставился на дверь.
Задвижка щелкнула, и дверь приоткрылась. Волосы у братьев встали дыбом — таким белым было лицо Леонида Львовича.
— Идите, — прохрипел он. — Идите. И будьте… всегда…
— Спасибо, деда Леня! — заорал Петька, не слушая дальше.
— Спасибо, деда Леня! — донеслось еще раз, уже с площадки лестницы.
Хаямина сделала несколько быстрых шагов за мальчишками, но остановилась, обернулась на Леонида Львовича и виновато вильнула хвостом.
Квартиру опять заполнила тишина, но братья, конечно, не закрыли двери, и морозный сквозняк доносил с улицы приглушенные гудки машин и дальний перезвон трамваев.
1957
Петька приехал в этот маленький азиатский городок из блокадного Ленинграда и жил вместе с матерью в глиняном домишке-сарайчике, стоявшем среди корявых, развесистых карагачей. За этими карагачами виднелись желтые поля выжженной солнцем кукурузы. Поля переходили в холмы, а над холмами поднимались высокие горы со снежными вершинами.
Горы были красивы. Особенно по утрам, на восходе. Тогда они делались розовыми, золотыми, алыми. Но Петька не замечал красоты солнечных восходов и горных вершин. Он был слаб, худ и всегда хотел есть. И по утрам угрюмо, с тоской и даже страхом думал о том, что за сегодняшним днем придет второй, третий…
Петьке надоело жить, хотя ему было всего одиннадцать лет. Глядя на восход или закат солнца, он вспоминал раскаленные докрасна железные балки того дома, в котором они с матерью раньше жили в Ленинграде. Дом сгорел от зажигательных бомб. Он долго не мог потухнуть. Недалеко от пожарища лежала на снегу мертвая дворничиха — тетя Маша…
Петька все не мог забыть войны, искрошенного минами льда на Ладожском озере, скрежета проносящихся над самой головой самолетов, беспрерывного холода и неуютности. Он часто поеживался, даже сидя на самом солнцепеке. Солнце сжигало его бледную кожу, но не могло согреть нутра.
А Джек — рыжий, с белой грудью и черной полосой вдоль всей спины пес — был очень силен и здоров. Ему нравилась злая безухая сука, которая жила недалеко от Петькиного домика. Сука выла по вечерам, и люди всегда сердились на нее, им становилось от этого воя плохо, тоскливо. Но Джек был собакой, и ему доставляло удовольствие слышать голос своей подруги. Он сидел где-нибудь в зарослях полыни и касторки, улыбался и ждал, когда люди спустят безухую суку с цепи. Никто не знал, откуда Джек появился. И наверное, он скоро ушел бы из городка куда-то к себе домой, если б не встретил Петьку.
Они столкнулись нос к носу возле кухни пехотного училища. Петька нашел там банку из-под свиной тушенки с кусочком мяса на дне. Джек тоже учуял эту банку и стал смотреть на Петьку внимательно и настороженно.
Было очень жарко. Жужжали мухи. Петьке хотелось выковырять мясо. Но он медлил. Он обещал матери никогда не есть отбросов.
Петька любил свою мать и не хотел обманывать ее. Мать еще недавно была молода и красива. А сейчас лежала в глиняном сарайчике старая и седая.
Петька проглотил слюну, шагнул к большому желто-белому псине и протянул ему банку из-под свиной тушенки.
В самой глубине Джека родилось ворчание, черные влажные губы растянулись, обнажив клыки. Каждая собака кое-что знает про хитрые повадки мальчишек. Особенно, если эти мальчишки одеты в рваные трусы. Джек не верил Петьке, не верил людям. Он присел на задние лапы, ворчание перешло в угрюмое рычание.
Петька испугался, бросил банку и сказал:
— Я ведь тебе давал. У тебя длинный язык, ты достанешь до самого дна.
Джек обнюхал банку, придавил ее лапой и неторопливо улегся. Он все делал неторопливо — даже ел.