Том 1. Камни под водой - Страница 15

— Не с мужем же кокетничать, — устало сказала Агния. — Мужья служат только для того, чтобы не жить одной… Очень странно, когда живешь одна. Заходишь в универмаг, видишь отдел мужских рубашек, вокруг толпятся женщины, а тебе там нечего делать… тебе некому покупать рубашку и даже не надо рассматривать их и думать о том, что пестрая не подойдет к его синим брюкам в полосочку. Он очень любит в полосочку, он прямо жить не может без брюк в полосочку… «Они импозантнее», — говорит он.

— Как все это скучно, — сказал Вольнов. — Наверное, из-за этого я и не женюсь.

Она перестала играть с ним и сразу стала очень далекой и недоступной.

Яков уже возвращался, чуть покачиваясь на длинных ногах и безмятежно улыбаясь.

— Какой я болван! — заявил он, садясь верхом на свой стул. — Не следовало мне тогда полный вперед давать — это я теперь точно понял… Агнюша, скажи мне что-нибудь утешительное, а? Видишь, до чего я докатился — перегоняю на восток рыболовные сейнера. А их проще было погрузить на платформы и отправить по шпалам — по шпалам…

— Они не пролезают в туннели, наши авианосцы, — сказал Вольнов. — Об этом было в газетах.

— Яков Борисович никогда не читает газет, — сказала Агния, отодвигая от Левина бутылку. — Он не читал их даже в госпитале.

— На Восток дойдет только половина сейнеров. Другую половину раздавит, и они — буль, буль, буль… — объявил Левин. Он не смеялся сейчас.

— Не говори глупости, Яша, — сказала Агния. — И не притворяйся, будто у вас опасная работа. Сегодня куда опаснее работать шофером такси в большом городе, нежели плавать в море.

— И она права, эта девочка! — заорал Левин в восторге на весь ресторан. — Она всегда права! Вот несчастье-то, а?!

— Не кричи так, — попросил Вольнов, потому что на них уже оборачивались. — А всегда право только море. Оно знает все.

— Точно, — сказал Левин. — Никто на этом свете ни бельмеса не знает.

— Что знает море? — спросила Агния. — Я, Глеб, прожила рядом с ним десять лет, все детство, — и заметила только, что у моря нет весны и осени, есть только зима или лето.

— Чепуха, — махнул рукой Левин. Он злился. — Чепуха все это… Море — это отделы кадров, излишек штурманов в стране, техминимумы, анкеты, визы и всякие другие штуки… И, простите, мне надо на минутку еще уйти…

Он резко встал и пошел к своим зверобоям, они радостно махали ему.

— Очень хочется еще капельку выпить, — виновато сказал Вольнов. — Я рад, что вы пришли… Мне стало как-то спокойнее теперь. Но все равно хочется еще немножко выпить…

— Когда вы вернетесь? — спросила она, осторожно трогая щеки ладонями. — Я сегодня купалась, и у меня покраснел нос, да?

— Кажется, не очень… А вернемся месяца через три-четыре, если все будет хорошо. Арктика есть Арктика, как сказал бы мой механик.

— Четыре месяца — большой срок… Сто двадцать утр, дней, вечеров и ночей… Очень длинно. Налейте мне кофе, пожалуйста.

— Тут одна гуща.

— Тогда закажите еще.

Он стал звать официанта.

Певица пела песню об Индонезии, о пальмах, которые стоят на берегу моря.

— А Яков — молодец, — сказала Агния. — Ему ведь тяжело очень сейчас, а как держится отлично. Я знаю, как ему тяжело и неприятно все это дело с аварией. Он честолюбивый, я знаю. И потом, сколько это высчитывают, если условно срок дают?

— Много, — сказал Вольнов. — Но точно я не знаю.

Он чувствовал, как коньяк тепло и приятно дурманит голову. Завтрашний выход в море, старость механика, неполадки с дизелем, льды и бессонные ночи, молодость матросов и перерасход продуктов за последние десять дней на судне — все это ушло далеко. Осталась только женщина, которая сидела рядом и умела так ласково и доверчиво спрашивать: «Ладно?» И оставался еще прекрасный человек Яшка Левин, который не умел унывать, и который всегда во всем поможет, и который сейчас с этими зверобоями нарежется вдрызг. Когда-нибудь, когда он, Вольнов, окончит мореходку и получит наконец диплом штурмана дальнего плавания, они вместе сплавают в какой-нибудь интересный рейсик, и он готов идти у Яшки хоть четвертым штурманом. А вообще, жизнь прекрасна, и он никогда еще не встречал такой интересной женщины, как Агния.

— Агния, — сказал Вольнов. — Агния, я очень рад, что вы не любите голубей и любите воробьев. Это говорит очень о многом. Очень о многом. И мне очень хочется, чтобы вы были счастливы. Хоть немножко. Бросайте институт и улетайте, если вам это нравится, честное слово! Это прекрасно — когда женщина летает в воздухе. Мне уже тридцать один, а я еще ничего не достиг, у меня нет сюжета, как говорит моя мама, но я много видел…

— Расскажите что-нибудь о себе и пейте кофе.

Вольнов остановился и понял: настает пора трезветь. Он встряхнул головой и прищурил глаза. Все, как это ни странно, стояло на своих местах. Он отодвинул от себя рюмку, сказал:

— Баста. Я не хочу сегодня быть пьяным. Да это и нельзя. Я уже начал говорить глупости.

— Нет. Глупостей вы не говорили, Глеб. Вы славный, Глеб. И я, наверное, послушаю вас — и брошу все, и улечу. Мне все только никак не решиться. Кто-то должен помочь, наверное… Мне никогда не хотелось петь на земле. А когда в полете и есть свободная минута, смотришь на облака, они как снег, и хочется на них прыгнуть, и хочется петь. И тогда забываешь про гигиенические пакеты, которые надо убирать. И еще улыбаться при этом… Господи, какой из меня будет преподаватель? Я терпеть не могу все эти суффиксы и префиксы… Знать язык для того, чтобы понимать других людей и их жизнь, — это да. А все остальное… А они говорят: ты обязана!