Том 1. Камни под водой - Страница 40

Когда больного переложили на койку, санитары унесли носилки и сестра погасила верхний свет в палате, я задал ему обычный вопрос: «Что это с тобой, братец, приключилось?»

— Ноги перебило, — хриплым басом ответил юнга. — Да поморозило, — после паузы добавил он.

И больше никто не стал задавать ему вопросов, потому что за внешним спокойствием лица и за неторопливостью речи чувствовалось напряжение всех сил, которым он перебарывал боль в обмороженных ногах.

Позже я узнал, что ранение юнги — перелом обеих малых берцовых костей — произошло, когда перегружали мотопомпу с нашего спасательного судна на аварийный немецкий лесовоз при оказании ему помощи в море.

Сам Вася — так звали юнгу — ничего нам о себе не рассказывал. Первые дни он вообще все время молчал. Стонать и разговаривать начинал только во сне: то терзался оттого, что помпа сорвалась за борт по его вине — он не успел закрепить оттяжку от стрелы, на которой поднимали эту помпу; то детское, давнее воспоминание мучило его. Оно было связано с войной и оккупацией, а ожило в его памяти теперь. Юнга все просил какую-то бабку Стешу крепче завязать рот козе: если коза заблеет, подвал найдут немцы. Эти две темы упрямо сменяли друг друга каждый раз, когда юнга забывался во сне.

Слушая бред Васи, подводник переставал подшучивать над майором, а майор тайком от медиков закуривал папиросу и, пуская дым под койку и кашляя, снова и снова рассказывал нам о самом сильном своем военном впечатлении. Он рассказывал о разорванной трассами темноте, о свисте и грохоте снарядов и о людях первого броска десанта, уходящих в эту темноту, огонь и грохот. Он вспоминал десант под Расином в Корее в сорок пятом году. Десант, в котором майор был тяжело ранен и чуть не умер, оставшись один в осклизших прибрежных камнях.

Дня через три после появления в нашей палате юнги произошло другое событие — сменилась сестра. Та самая Валерия Львовна, которая великолепным по точности движением всаживала в майора иглу и которую майор уважал. Новая сестричка была молоденькая. Лет восемнадцати. Звали ее Машей. Небольшого роста, стройная, в блестящем от старательной глажки халате, она, первый раз появившись в нашей палате, покраснела, сказала «здравствуйте, больные» и сразу нахмурилась — верно, рассердилась на себя за то, что покраснела.

Однако ни эти серьезно сведенные брови, ни деловой, строгий взгляд Машиных глаз не могли скрыть ее радости и гордости от сознания первой полной самостоятельности. Маша только что окончила школу медсестер, и наша палата была первой, в которую она вошла не практиканткой, а хозяйкой и даже чем-то вроде начальника. Первый день самостоятельной работы запоминается на всю жизнь. Я, например, хорошо помню, как впервые штурманом поднялся на мостик, как первая линия рассчитанного мною курса легла на карту и как чересчур отрывисто и чересчур строго я скомандовал этот курс рулевому. Машенька тоже прокладывала сейчас по жизни свой первый курс.

— Продуть носовую, — сам себе скомандовал подводник при ее появлении и сел на койке. — О, небеснорожденная, — с веселым умилением глядя на Машеньку, начал он. — О, небеснорожденная девочка, давно ли Эскулап соблазнил вас служить ему?

— Чего, чего? — широко, совсем по-детски открыв глаза, переспросила новая сестричка и покраснела еще больше.

— Она вообще незнакома с Эскулапом, — трагическим шепотом сказал подводник артиллеристу. — И в этом ваше, майор, крупное несчастье.

— Так же, как и твое, — отпарировал тот.

— Вы все какие-то непонятные вещи разговариваете. — Машенька потупилась и ушла.

Подводник принял балласт в носовую, то есть опять лег на подушку, и долго, с глубоким сочувствием разглядывал артиллериста.

— Мой дорогой сосед, — наконец вымолвил он. — Она, эта маленькая эскулапка, по неопытности обязательно обломает о вас иглу. Поток вашей крови подхватит обломанный игольный кончик, и…

Майор нервно завозился на койке и перевернулся лицом вниз.

— Ты прав. Эти медики ходячий человек сделают совсем не ходячий, — пробормотал он в подушку.

Мы с подводником засмеялись, а Вася улыбнулся. Судя по этому, юнга сегодня чувствовал себя лучше. Раньше он не замечал наших шуток, а здесь даже заговорил.

— У вас, товарищ майор, полотенце на пол упало. — Вася показал на полотенце пальцем.

— Ничего, пусть полежит, отдохнет немножко, — расстроенно ответил артиллерист.

До обеда, перед которым всем нам без исключения, по заполярному госпитальному правилу, делали вливание глюкозы с аскорбиновой кислотой, майора кололи уже дважды. Маша делала укол сердитому и нетерпеливому больному не без смущения и трепета. Тот, конечно, сразу же почувствовал это.

— Чего копаешься? — спрашивал он Машу. — Дергай скорей назад, слышишь?

— Да вы не волнуйтесь, — говорила Маша, часто моргая. — Все будет хорошо. Вот. Вот и все. Сейчас йод только. — Пузырек с йодом дрожал в ее левой руке.

— Плохо делаешь. Дрожишь вся. Не хочу, — злился майор. — Доктору пожалуюсь.

После такой подготовки Маша в двенадцать часов пришла к нам уже не красная от смущения, а бледная от волнения. Эмалированный подносик со шприцем и ампулами она никак не могла установить на тумбочке около койки артиллериста, потому что место было занято графином, и подносик чуть было не упал.

— Глюкозу внутривенно, — сказала Маша, боязливо глядя на майора, и облизала губы.

— Майор, смотри, она уже облизывается, — сказал подводник и с шутливым ужасом закрылся одеялом.

— Не мешайте, пожалуйста, товарищи. — Машенька умоляюще посмотрела на всех нас. — Они и так очень волнуются, — сказала она, беря майора за руку.