Том 1. Камни под водой - Страница 98

Поэтому, когда Сапухин крикнул, что пластырь, видимо, заело — он перестал двигаться по днищу баржи, Антоненко не поверил ему и сам обошел четыре группы людей, которые стояли на подкильных концах. Но пластырь действительно застрял.

Антоненко приказал людям покинуть баржу. Было ясно — без водолаза теперь не обойтись.

— Гуров, зайдите в рубку. Мне надо поговорить с вами.

Лейтенант сидит на приступочке у штурвала. Гуров — на корточках, втиснувшись между станиной штурвала и нактоузом компаса. Колени лейтенанта и старшины соприкасаются. Лейтенант ждет, что скажет Гуров. Но Гуров молчит. Он скручивает папиросу из махорки. Руки старшины обожжены морозом и обветрены. Пальцы с коротко остриженными ногтями двигаются медленно. Медлительность старшины водолазов и его долгое молчание раздражают лейтенанта сильнее.

— Нет времени так долго думать, старшина. Баржа с минуты на минуту потонет.

— Да… — старшина чиркает спичку. Из дверной щели сильно дует, и пламя спички клонится и трепещет. Гуров неловко, как все рослые люди, горбится, прячет огонек между ладоней, прикуривает.

— Кого из водолазов вы пошлете в воду? — Антоненко засовывает руки в грудные карманы меховой куртки. Левая рука сжимает в кармане свисток. Правый карман пуст, сжимать в нем нечего, и лейтенант изо всей силы давит кулаком на подкладку.

— Людей посылать в воду сейчас нельзя, — Гуров, чтобы не смотреть в глаза лейтенанту, встает и прислоняется лбом к холодному рубочному окну. Старшина водолазов уверен в своей правоте, но ему почему-то неудобно перед лейтенантом. Он же понимает, что значит для лейтенанта успех или неуспех с этой баржей.

— Если баржа затонет, раньше весны ее не поднимешь. Вы же понимаете это, Гуров. Лучше меня понимаете, черт возьми!

— Товарищ лейтенант, больно быстро баржа садится. Сейчас ей осталось до грунта всего метра три. Опять же, как она дальше тонуть будет — никто не знает. Может, медленно, а может — трах! — и на мертвые якоря. Лазить под ней, когда она в таком беременном состоянии находится, никак нельзя — раздавит. Опять же…

— Подождите вы с этим «опять же». — Антоненко и сам знает все то, о чем говорит Гуров, но думает свое: кого из водолазов можно все-таки послать сейчас в воду? В эту вязкую от мороза воду, под осклизшее днище тонущей баржи. Кого? Во что бы то ни стало нужно освободить пластырь, завести его на пробоину и доложить о выполнении задания начштаба. Он, Антоненко, привык выполнять задания. Уже не раз для этого ему приходилось рисковать и собой и людьми, которым он имел право приказывать. И он приказывал с легким сердцем и чистой совестью, потому что всегда верил в то, что и сам всегда может выполнить свое приказание.

— Кого вы пошлете в воду, если я прикажу вам это, Гуров?

Старшина медленно обернулся. Тесный ворот ватника стянул ему горло, лицо потемнело.

— Если прикажете?

— Да. — И хотя ворот у лейтенанта не был тесен, лицо его тоже побурело, а на скулах вздулись желваки.

Гуров плюнул на пальцы, раздавил самокрутку.

— Это нельзя. Это гроб. Это слабость — то, что вы делаете. Из-за этой битой баржи…

— Молчать! — забыв о всякой сдержанности, крикнул Антоненко и вскочил на ноги. — Как вы смеете так разговаривать?!

Гуров вытянул руки по швам.

— Вы, главный старшина, не спасатель, а… трус. Вы и подчиненных воспитываете так, как… как…

Гуров повернулся, стремительно шагнул к двери, рванул ее.

— Назад! Я не отпускал вас! — остановил его Антоненко. Привычные властные фразы, срывающиеся с языка, бодрили и успокаивали лейтенанта. Он знал, что умеет говорить властно, так, что человек не смеет ослушаться. И сознание этого помогало ему сейчас.

Гуров опять захлопнул дверь, и она лязгнула, как орудийный затвор.

— Если прикажете, лейтенант, в воду пойду я. Но… рисковать человеком из-за старой баржи и бочек соляра?

Нет, сам Гуров не отдал бы такого приказа. Но… мало ли какой приказ получил лейтенант? Не мог же командир без большой причины швырнуть ему в лицо такие несправедливые оскорбления. Начальству виднее.

— Вы? — переспросил Антоненко.

— Да, сам пойду.

Антоненко сдвинул фуражку на затылок.

— Отставить, Гуров, — он старался говорить спокойно. — Отставить. В воду я пойду. Я.

— Товарищ лейтенант, разрешите сказать? — В голосе Гурова проскользнула тревога. — Уж если необходимо идти, то надо делать это тому, кто опытнее, кто быстрее сделает работу.

— Не разрешаю, — отчеканил Антоненко. — Готовьте водолазную станцию. Ну! Живо! И так уже потеряно слишком много времени.

Антоненко быстро прошел к себе в каюту. О предстоящем спуске он старался не думать. Всегда перед опасным делом лучше поменьше волновать себя, — так считал лейтенант. Он зачем-то вымыл руки в умывальнике и отметил про себя, что механик опять не подает горячую воду в верхние каюты. Намыливая руки, Антоненко всматривался в свое лицо, отраженное в поясном зеркале над раковиной. Он искал на нем следы волнения и страха, но не нашел их. Разве только бледность да набрякшие веки, но это могло быть и от бессонницы.

Водолазный опыт Антоненко был небольшим. Несколько ознакомительных спусков, обязательных для всех офицеров аварийно-спасательной службы, — вот и все. Этих спусков хватило лишь для того, чтобы понять, как изнурителен и напряжен труд водолаза на грунте. Навыков свободной работы под водой в тяжелом водолазном снаряжении, которые вырабатываются только длительной специальной тренировкой, у него не было. К тому же Антоненко понимал, что никакой опыт не поможет ему, если баржа, потеряв остойчивость, скренится, стремительно пойдет на грунт. Но об этом-то он и старался не думать теперь.